А город продолжает вести неслышный разговор со своими героями: “ До чего же мрачный город, - думал Николай, прислушиваясь к свисту ветра в водосточных трубах, и как только люди рожают здесь детей, дарят кому-то цветы, смеются… А ведь и я здесь живу…”. Этот туманный, холодный город переменчив и фантасмагоричен. В городе происходят странные вещи, когда невозможно отличить реальное от призрачного. Возникают и исчезают в питерском тумане мифологические фигуры: Ленин трижды является Юрию и Николаю в обличье сначала интеллигента, затем толстой женщины, инвалида в коляске. В рассказе все жестче обозначается оппозиция “Литейный проспект” (как образ старого мира, мира культуры) – “Смольный” (как образ нового мира, к которому все время стремится этот странно картавящий человек). Юрий и Николай живут в своем мире, где человек “вовсе не царь природы”, а с другой стороны, верят, что у каждого человека есть миссия, о которой он чаще всего не догадывается. В финале рассказа, когда светлеет, наступает утро, а с ним – и новый мир, Шпалерная вдруг преображается: “Трудно было поверить, что осенняя петроградская улица может быть красива… Окна верхних этажей отражали только что появившуюся в просвете туч Луну, все это была Россия и было до того прекрасно, что у Николая на глаза навернулись слезы…”. Пелевин сужает Петербург до одной улицы, которая в представлении героя становится символом всей России: “Перед Николаем, накладываясь на Шпалерную, мелькали дороги его детства: гимназия и цветущие яблони за ее окном; радуга над городом; черный лед катка и стремительные конькобежцы, Освещенные ярким электрическим светом; безлистные столетние липы, двумя рядами сходящиеся к старинному дому с колоннадой. Но потом стали появляться картины как будто знакомые, но на самом деле никогда не виданные, - померещился огромный белый город, увенчанный тысячами золотых церковных головок и как бы висящий внутри огромного хрустального шара. И этот город – Николай знал это совершенно точно – был Россией…”. А на смену этому “белому городу” приходит новая эпоха, которая выглядит “чудовищем, в котором самым страшным была полная неясность его очертаний и размеров: бесформенный клуб пустоты, источающий ледяной холод”. Семантика названия рассказа глубоко символична: в то время как герои рассуждают о гибели культуры и грядущем “великом хаме”, рушится их миражный, хрупкий, столь дорогой им “ хрустальный мир”. Таким образом, Петербург у Пелевина - живое существо, литературный герой. Пелевин продолжает традицию Гоголя, для которого Невский проспект – олицетворение всего Петербурга, а для Пелевина Шпалерная – олицетворение Петербурга и всей России. В повести Гоголя он предстает городом двойственным. Писатель подчеркивает противоречие между его видимостью и сущностью: “все обман, все мечта, все не то чем кажется”. Так и для героев Пелевина в этом городе все призрачно и прозрачно. Если действие рассказа Пелевина “Хрустальный мир” происходит в начале двадцатого века, то вместе с героем рассказа Т.Толстой “Река Оккервиль” мы попадаем в Петербург конца двадцатого века. На улице “ ветрено, темно и дождливо”. С первых же строк город врывается в повествование не добрым, приветливым, гостеприимным, а “ мокрым, струящимся, бьющим ветром в стекла”, он предстает “злым петровским умыслом, местью огромного, пучеглазого, с разинутой пастью, зубастого царя-плотника, все догоняющего в ночных кошмарах, с корабельным топориком в занесенной длани, своих слабых, перепуганных подданных”. Эти строки рассказа Т. Толстой возвращают нас к пушкинскому “ Медному всаднику”, где образ города – источник беды, он лишен милосердия, он заложен “на зло”. Т. Толстая рисует разыгравшуюся стихию наводнения: “Река, добежав до вздутого, устрашающего моря, бросались вспять, шипящим напором отщелкивали чугунные люки и быстро поднимали водяные спины в музейных подвалах, облизывая хрупкие, разваливающиеся сырым песком коллекции, шаманские маски из петушиных перьев, кривые заморские мечи, шитые бисером халаты, жилистые ноги злых, разбуженных среди ночи сотрудников”. Главный герой рассказа Толстой – немолодой Симеонов, для которого блаженством становится в такой холодный сырой петербургский вечер запереться у себя в комнате и извлечь из рваного, пятнами желтизны пошедшего конверта Веру Васильевну – старый, Тяжелый, антрацитом отливающий круг, не расщепленный гладкими концентрическими окружностями – с каждой стороны по одному романсу”. Для Симеонова старая пластинка не вещь, а сама Вера Васильевна, чарующая его много лет своим голосом: “ Симеонов бережно снимал замолкшую Веру Васильевну, покачивая диск, обхватив ее распрямленными, уважительными ладонями; рассматривал старинную наклейку: э-эх, где вы теперь, Вера Васильевна?”. Тургенев Исследование единообразия языковых черт говоров лтайского края Особенности речевого жанра "Загадка" |
Петербург в произведениях русской прозы конца двадцатого века
Страница 2
Информация о литературе » Петербург в произведениях русской прозы конца двадцатого века