Аналогичные подробности даны в рассказе Л. Улицкой «Зверь»: «Сереже приспичило сразу после смерти мамы объединить их небольшую уютную квартиру на Беговой и мамину однокомнатную в эти хоромы, и отговорить его Нине не удалось. Он и слушать не хотел ни о последнем этаже, ни о протечках на потолке». Но и городская квартира способна выполнить функцию Дома. В рассказе Улицкой «Чужие дети» любовь героев к дому – это сильнейшая страсть не только для героинь рассказа «их дом – это место, где они любили, были любимы и счастливы, где росли и будут расти их дети», но и для Серго, казалось бы разлюбившего Маргариту: «Он вошел в парадное и едва не потерял сознание от запаха стен — как если бы это был запах родного тела». Ее же «Лялин дом» - рассказ о женщине, без которой нет дома. Есть женщина – есть дом, в понимании уютного и душевно манящего места, где каждый любим, понят и принят. Ольга Александровна, перед тем, как зайти к заболевшему товарищу сына, «приняла горячую ванну, намазала распаренное лицо густым, лимонного запаха кремом, прибрала слегка на кухне, позвонила двум-трем подругам и заварила свежий чай. Сделала два толстых бутерброда с сыром, поставила на поржавевший местами жостовский поднос чашку со сладким чаем и тарелку с бутербродами и, накинув поверх старого шелкового халата вытертую лисью шубу, прямо в шлепанцах на босу ногу вышла на черную лестницу, чтобы отнести незамысловатую еду заболевшему Казанове». Слабость женщины, отдающейся товарищу сына, наказана безумием, а понимание утраты дома рождает бесконечную жалость к олицетворяющим его предметам: «Все она мысленно гладит рукой, ласкает и твердит про себя: бедная девочка… бедная кастрюлька… бедная лестница… Она немного стесняется своего состояния, но ничего не может с этим поделать». Обилие деталей топоса складывается в определенную картину мира, которая создана на основе женского восприятия. В так называемой «городской» прозе, представленной прежде всего повестями Ю. Трифонова, таких описаний даже в подчеркнуто «квартирном» «Обмене» (1969) не найти. Единственная деталь интерьера, на которую обратил внимание герой повести Дмитриев, это то, что в комнате, где когда-то он начинал свою жизнь с Леной, «красивые зеленого цвета обои с давленным рисунком заметно выцвели и полысели» (Трифонов, 1988, с. 58). Это символ кризиса их семейных отношений в связи с затеянным женой квартирным обменом. Никогда раньше не соглашавшаяся «съехаться» со свекровью, Лена, узнав о ее неизлечимой болезни, теперь откровенно и цинично торопит события, ускоряя смерть женщины, сразу догадавшейся о причинах такой внезапной заботы. Нравственные муки Дмитриева и составляют экзистенциальное содержание этой повести, художественное пространство которой совершенно непохоже на то, которое изображено в анализируемых женских повестях. В определенной мере подробности могли бы присутствовать, например, в рассказе В. Астафьева «Людочка», где в центре женский образ, но и здесь в описании жилища женщины, приютившей Людочку, такого обилия подробностей нет. В женской же прозе они не только наличествуют, но образуют фокус изображения художественного пространства, определяя и своеобразие сюжетных линий, раскрывающих образы героинь. Горьковское понимание сюжета – «связи, симпатии, антипатии, вообще взаимоотношения людей» реализуется именно через обилие деталей подчеркнуто гендерной картины мира женской прозы. У Л. Петрушевской такие детали могут быть и распространенными и единичными, вырастающими до символа. В последнем случае они даже не связаны с сюжетной линей как, например, в рассказе «Милая дама». Упоминание о телефонном звонке и об отъезде в такси ничего не добавляет к истории прощания героев, проступающих в рассказе неясным силуэтом, но эти упоминания создают экстерьер городского пространства. Следует подчеркнуть и своеобразие временных параметров в женской прозе. Как и пространственные отношения, временные, так же эмоционально, ценностно окрашены (М. Бахтин). Примечательной вехой современного литературного развития считается обращение к памяти персонажа как внутреннему пространству для временного развертывания событий. Тогда «на экран припоминания могут проецироваться время и пространство целой человеческой жизни» (ЛЭС, 1987, с. 489). Это подтверждает рассказ Т.Толстой «Милая Шура», в котором поведение героини – Александры Эрнестовны раскрывается в двух временных планах. В настоящем: «Александра Эрнестовна кряхтит и нашаривает узловатыми ступнями тапки. Натурфилософская концепция Н. Заболоцкого Отражение образа матери М.М. Лермонтовой в лирических произведениях «Хожение за три моря» Афанасия Никитина. Личность путешественника в
памятнике |
Хронотоп как слагаемое женской картины мира
Страница 5
Информация о литературе » Типология и поэтика женской прозы - гендерный аспект » Хронотоп как слагаемое женской картины мира